Для любого нового репатрианта, которому довелось почувствовать себя чужим, это история, дающая надежду.

Восьмилетнего мальчика родители увозят с Лонг-Айленда в Израиль. В новом классе ему приходится учить иврит с нуля, сталкиваясь с далеко не самыми дружелюбными детьми. Семья не выдерживает, через год возвращается в США, и мальчику, одаренному пианисту-классику, приходится заново осваивать забытый английский и в очередной раз заводить друзей.

Через пару лет, когда он должен был перейти в четвёртый класс, семья окончательно возвращается в Израиль и поселяется в Тель-Авиве. Если это не способно выбить ребёнка из колеи, то что же? Но для Рами Кляйнштейна все эти толчки и вынужденные перемены стали прививкой стойкости. И укрепили его связь с единственным постоянным спутником, на которого он всегда мог опереться в водовороте перемен — музыкой.

Пять десятилетий спустя после своей первой посадки в Израиле этот блестящий музыкант, автор и исполнитель отмечает 30-летие альбома «Яблоки и финики» («Tapuchim U’ Tmarim»), который считают одним из эталонных альбомов на иврите. В честь юбилея 28 ноября в Тель-Авиве состоится праздничный концерт. Неплохо для парня с Лонг-Айленда.

Его внушительный каталог песен — от перевода «Forever Young» Боба Дилана («Цаир ле-нецах») до «Kar Sham Bahutz» («Там, на улице, холодно»), заглавной композиции «Яблоки и финики», «Al Hagesher Hayashan» («На старом мосте») и «Matanot Ktanot» («Маленькие подарки») — прочно вошёл в израильский музыкальный канон. Эти песни трогают самые нежные струны, звучат на выпускных, церемониях и, конечно, по радио — по особым поводам или просто так.

Жизнь и карьера Рами Кляйнштейна, «израильского Билли Джоэла»

Многие называют Кляйнштейна израильским Билли Джоэлом — в первую очередь из-за схожего стиля: мелодичные песни о любви и жизни, основанные на фортепиано. Но параллели на этом не заканчиваются. Оба родом с Лонг-Айленда, оба выросли за игрой на классическом фортепиано, оба были женаты на блистательных звёздах (модель Кристи Бринкли в случае Джоэла и певица Рита в случае Кляйнштейна), и оба обладают поразительной способностью дотрагиваться до самой сути человеческих эмоций.

И всё же в этот ноябрьский день Кляйнштейн совсем не выглядел прославленным поп-идолом. Передо мной был просто бородатый мужчина средних лет — подтянутый, но скромный, в футболке и своей фирменной шерстяной шапке. Держа за поводок одного из трёх своих псов, он открыл калитку просторного, но вовсе не вычурного дома в одном из престижных пригородов Тель-Авива.

«Этого мы пытаемся дрессировать», — сказал он, указав на ротвейлера, который совсем не стремился возвращаться на своё место под обеденным столом.

Помимо электронного пианино в углу гостиной, в доме ничто не выдает, что его хозяин — один из самых успешных и самых долгоиграющих израильских исполнителей и авторов, живущий здесь со своей второй женой Алекс (с Ритой он развёлся в 2007 году после двадцати лет брака) и тремя детьми.

63-летний Кляйнштейн, чья речь на английском почти не изменилась за более чем полвека жизни в Израиле, вспоминал своё бурное первое знакомство со страной.

«Мой отец родился в Израиле, был учёным, мама родилась в Германии и сделала алию. После года обучения в Технионе отец решил, что изучать физику и аэродинамику по-настоящему можно только в США, и они уехали из Израиля в пятидесятые», — рассказал он.

Кляйнштейн был одним из трёх детей и рос в Уэст-Хемпстеде, округ Нассау — «типичной американской среде. Но мои родители были израильтянами. Они разговаривали друг с другом на иврите, когда не хотели, чтобы мы, дети, понимали, о чём речь. Это был их секретный язык».

Когда отцу предложили должность профессора в Тель-Авивском университете, восьмилетний Рами вместе с семьёй переехал в Тель-Авив.

«Но работа так и не появилась. Мы всё продали, приехали в Израиль, а он остался без места. После года поисков новой работы мы вернулись в Нью-Йорк. Но перед отъездом отец купил квартиру в Рамат-Авиве, потому что был настроен когда-нибудь вернуться».

Однако для самого Кляйнштейна возвращение в Нью-Йорк, да ещё в новое место — на этот раз Форест-Хилс в Куинсе — оказалось тяжёлым испытанием.

«Мне нужно было заводить новых друзей, а после года в Израиле я заново учил английский. Было столько трудностей».

Спустя два года семья окончательно вернулась в Израиль, и Кляйнштейн снова начинал всё с нуля — теперь с ивритом.

«Помню свой первый день в четвёртом классе в Тель-Авиве. Я ничего не понимал, и через три часа просто разрыдался. Потом учитель начал писать на доске цифры для математики, и я подумал: “Цифры — вот это я понимаю. Хотя бы этот урок я выдержу”».

Он также прекрасно понимал язык музыки — это родители заметили очень рано. В первый год в Израиле они купили ему мелодику — вроде гармоники с клавиатурой, в которую нужно дуть.

«Они увидели, что у меня есть талант. А когда мы вернулись в США, в подвале дома, который мы сняли, стояло пианино — и вот с этого всё началось. Было ясно, что у меня хороший музыкальный слух», — рассказал Кляйнштейн, который вскоре начал заниматься классическим фортепиано.

Когда семья окончательно вернулась в Израиль и обосновалась в Рамат-Авиве, родители начали искать подходящего преподавателя музыки. Им повезло: они нашли лучшую пару наставников — супругов Баренбойм, родителей будущего знаменитого дирижёра Даниэля Баренбойма. Мать Айда и отец Энрике были профессиональными пианистами, совершившими алию из Аргентины в 1960-е.

«Сначала я занимался у матери, а через пару лет она сказала, что больше не может мне помочь. И тогда я услышал страшную фразу: “Теперь ты переходишь к профессору”, то есть к её мужу. Он был очень строгий и внушал страх», — рассказал Кляйнштейн со смехом.

«Я учился у него до окончания школы. У него были большие планы на меня. Он говорил, что из меня выйдет великий концертный пианист, но я этого не хотел. Я хотел писать и играть свою музыку».

Кляйнштейн начал выступать в маленьких клубах перед ещё меньшей публикой, исполняя в основном английские каверы своих кумиров — Элтона Джона, Стиви Уондера и, конечно, Билли Джоела. На одном из таких концертов в Тель-Авиве, за год до службы в армии, произошла судьбоносная встреча: он познакомился с Ритой Фаруз, экзотической красавицей с тёмным тоном кожи, приехавшей в детстве в Израиль с семьёй из Ирана.

«Она была певицей и решила, что мы можем что-то сделать вместе. Но когда я увидел её, подумал: “О, возможно, мы можем сделать вместе кое-что большее, чем музыку”».

Когда он услышал её голос, влюбился ещё раз. Дуэт — романтический и музыкальный — сложился мгновенно. Кляйнштейн стал направлять её мощный, но ещё не огранённый талант.

«Это было как Элайза Дулитл, а я — её наставник», — вспоминает он.

Пара начала активно выступать вместе. Затем последовал год перерыва, когда Кляйнштейн служил в армии, выступая перед солдатами. Позже Рита присоединилась к нему в армии, и их дуэт стал одной из примет культурной жизни ЦАХАЛа.

Когда в середине 1980-х они вернулись к гражданской жизни, шоу-бизнес быстро распознал их потенциал. Рита подписала контракт с «Геликоном» — новой звукозаписывающей фирмой — как сольная певица, но Кляйнштейн стал автором и продюсером её одноимённого альбома «Рита», вышедшего в 1986 году и представившего стране полностью сформировавшуюся диву.

И тем, кто слушал этот альбом, было ясно: мелодический дар Кляйнштейна и его чувство поп-музыки уже были в расцвете.

«Для израильской публики это был новый стиль, но Рита была потрясающей певицей. В её исполнении звучала смесь Востока и Запада, её персидские корни переплетались с западными песнями, которые я писал», — вспоминает Кляйнштейн.

В том же году настал его черёд оказаться в центре внимания — вышел дебютный альбом «День бомбы», во главе с хитом, идеально подходящим для радио, «Радио, радио».

Кадры, где чрезмерно энергичный Кляйнштейн в повязке на лбу и с широкой улыбкой играет у края сцены на клавитаре (клавишном синтезаторе, который крепится на ремне через плечо, как гитара), сегодня кажутся слегка наивными, но в ту эпоху они были в самую точку. Они привнесли свежий, дерзкий импульс в тогда ещё довольно консервативную израильскую поп-сцену. В его образе смешивались мотивы Спрингстина времён Born in the U.S.A. и Марка Нопфлера времён Money For Nothing. Кляйнштейн болезненно искал собственную идентичность отдельно от образа Риты, прежде чем закрепиться как главный поп-хамелеон страны, способный легко переключаться от бодрых гимнов к созерцательным балладам.

«У меня был другой путь, чем у Риты. Мою музыку не сразу понимали так, как её. И, возможно, оглядываясь назад, я сам не до конца понимал, кто я как артист. Она родилась с этой сценической харизмой, а мне приходилось работать, выступая годами в маленьких клубах. Песни у меня были, а вот артистизм — ещё нет».

По словам Кляйнштейна, никакого профессионального соперничества между ними не было, несмотря на то что карьера Риты взлетела сразу, а его собственная развивалась постепенно.

«Да я и не мог ревновать — её диски продавались в разы больше моих, тут даже сравнивать нечего», — смеётся он. — «Но и быть соперничеством это не могло, ведь её песни были моими песнями.

Я бы сказал, что ещё двадцать лет назад я мог идти по улице и почти никто меня не узнавал. Моя карьера поднималась медленно, а у Риты всё было как по волшебству — с самого начала звезда».

«Мне приходилось носить несколько шляп и совмещать многое — свою карьеру и её. Я был её продюсером, писал для неё песни, и это было для меня очень важно, далеко не просто работа. И параллельно я развивал собственные сольные проекты. Нельзя сказать, что это было легко, но так сложилось, и я очень горжусь тем, что мы сделали вместе».

На пике славы Рами и Рита были для Израиля тем же, чем Бранджелина или Беннифер были для Голливуда — ослепительной, успешной парой, сиявшей с обложек журналов и с телевизионных экранов. По пути они вырастили двух дочерей, Меши и Ноам, которые сегодня тоже поют профессионально. В 2007 году пара рассталась.

В последние годы они вновь выходили на сцену вместе в программах-ретроспективах, тепло принятых публикой, и оба активно участвуют в развитии карьеры своих дочерей.

Когда на следующей неделе Кляйнштейн выйдет на сцену Культурного центра Тель-Авива вместе с Израильским филармоническим оркестром, чтобы исполнить свой знаковый альбом «Яблоки и финики», это станет своего рода творческой вершиной.

Его самый успешный альбом, «Яблоки и финики», стал платиновым менее чем за полгода и подарил израильской сцене такие хиты, как «Haboker At Holechet» («Сегодня утром ты уходишь»), «Karov El Libech» («Близко к твоему сердцу») и «Shemesh» («Солнце»).

Альбом стал для Кляйнштейна прорывом: из рок-исполнителя он превратился в «израильского» артиста, автора песен, пробуждающих тот самый сабровский дух, но без избыточной слащавости, свойственной жанру «эрец-исраэль ха-яфа» («красивый Израиль»).

«Конечно, я писал израильские песни и раньше — для Риты или во время службы в армии — но никогда для себя. В моей голове существовало разделение: для себя я пишу поп и рок», — вспоминает он.

«А потом я стал музыкальным продюсером концерта Гиди Гова и Йеудит Равиц на фестивале в Араде в 1993 году. Два потрясающих артиста. И вот, в какой-то момент они выходят с акустическими гитарами и начинают играть эти прекрасные израильские песни, и толпа в 18 тысяч человек — в основном подростки — поёт вместе с ними.

Я был ошеломлён. Вся продуманная мной постановка, весь размах, большой состав музыкантов, — и самый сильный момент всего шоу оказался моментом тихой красоты. Это стало для меня шоком и пробуждением.

Тогда-то я и написал “Яблоки и финики”. Считаю её своей первой настоящей израильской песней. И когда она вышла, это было как ракета. Это было безумие, насколько популярной она стала».

«Но это помогло мне понять, кто я. Всю жизнь, после алии, после всех этих переездов туда-сюда, попыток почувствовать себя израильтянином, пришло время пустить корни. И именно этим альбомом я это сделал».

По словам Бени Дудкевича, историка израильской музыки и многолетнего музыкального обозревателя Израильского радио, дар Кляйнштейна заключается в том, что он сумел соединить американские и израильские влияния в звучание, близкое обеим культурам.

«Это поразительное достижение — впитать в себя столько израильской музыки и сделать её своей, учитывая, что он здесь не родился», — сказал Дудкевич. — «Он не несёт больших социальных посланий, но его песни о людях, любви, отношениях и местах — вот что связывает с ним слушателей. Они приятны на слух, но при этом не превращаются в лёгкий фон».

Когда ему сказали, что его ранняя музыка звучала особенно уютно для западного уха, не привыкшего к ближневосточным оттенкам израильской сцены, Кляйнштейн улыбнулся: он почувствовал то же самое, будучи юным оле хадаш, слушая Дани Сандерсона.

«Он провёл часть детства в США и был сильно под влиянием американской музыки. И для меня, как для нового репатрианта, его звук стал чем-то родным. Это влияние осталось со мной».

А что насчёт сравнения с Билли Джоэлом? Кляйнштейн, поклонник Джоэла с детства, воспринимает это как комплимент.

«The Stranger был первым альбомом, который я купил на свои деньги. Он один из моих величайших героев, так что если тебя называют израильским Билли Джоэлом — это приятно. Спасибо большое», — улыбнулся он.

Теперь, получая заслуженные почести и размышляя о том, что принесёт новое вдохновение («В 25 лет я был уверен в себе куда больше, чем сейчас»), он вспоминает слова своего учителя Энрике Баренбойма, сказанные во время одного из бесконечных уроков.

«Главный урок, который он мне дал — а он был великим педагогом — касался музыки вообще, будь то классика, поп или рок: “Есть хорошая музыка и плохая музыка. Иди и создавай хорошую”».

И всю свою карьеру Рами Кляйнштейн именно этим и занимался.

После 7 октября: «Я должен быть им благодарен»

Через три дня после атаки ХАМАС 7 октября 2023 года Рами Кляйнштейн поехал в отель на Мёртвом море, где разместили выживших жителей опустошённого кибуца Беэри.

«К сожалению, это была самая чудовищная атака в истории Израиля, но не первая. И с тех пор, как моя карьера встала на ноги, каждый раз, когда начиналась какая-то “кампания” и израильтяне вынуждены были сидеть в убежищах, я брал электрическое пианино и ехал играть для них», — рассказал он.

«Когда я выступаю, я соединяюсь с людьми, и люди соединяются со мной. Я не мог сидеть дома, я понимал, что должен сделать что-то по-настоящему значимое.

Так что когда началась эта война, это было единственное, что я мог делать. Я оказался, можно сказать, на передовой разбитых сердец Беэри. А потом, месяц за месяцем, продолжал играть для раненых в больницах и для солдат, собирая слёзы и истории.

И они благодарят меня. А я думаю: “За что? За то, что спел несколько песен?” Это мне нужно благодарить их».

Кляйнштейн стал странствующим трубадуром. Он не раз выступал и на Площади заложников. Пережитое за два года войны подтолкнуло его к тому, чего он раньше никогда не делал.

При его свободном английском и любви к американскому и британскому року удивительно, что он никогда не записывал альбом на английском. Он мог бы это сделать, но, по его словам, не хотел. До недавнего времени.

Два месяца назад всё изменилось. Под впечатлением от двух лет войны в Газе Кляйнштейн выпустил балладу в духе Боба Дилана под названием «A Different Kind of Song» («Другой вид песни»).

«Мне было важно достучаться до людей за пределами Израиля, и эта песня позволила мне выразить своё ощущение того, что охватило Израиль за последние два года», — объяснил он.

Источник Jerusalem Post

Телеграм канал Радио Хамсин >>