Тора говорит о четырёх сыновьях — четырёх детях, сидящих за пасхальным столом. У каждого из них есть вопрос (или его отсутствие) о своём месте в истории своего народа.

Один — мудрый. Один — нечестивый. Один — простодушный. И один — не умеет задавать вопросы.

На протяжении веков эти четверо жили не только в нашей Агаде — древнем тексте, который мы читаем каждый год на Песах, — но и за нашими реальными столами. Они — не просто символы. Они — это мы.

Каждая еврейская семья знает их. Каждое поколение евреев сталкивалось с ними. И каждое еврейское сердце, если мы будем честны, не раз вмещало в себя всех четверых — в разное время.

Есть ребёнок, который учится. Есть ребёнок, который восстаёт. Есть ребёнок, который спрашивает. Есть ребёнок, который забывает.

И ещё никогда это учение не ощущалось таким неотложным, таким живым, как в мире после 7 октября 2023 года. После резни евреев в их домах, в их кроватях, за шаббатними столами, в бомбоубежищах и комнатах безопасности — это уже не просто рассказ о древнем Египте. Это наша история. Сейчас.

Четыре сына из Агады больше не далекие образы, о которых мы читаем при свечах. Они стоят перед нами. Мы видим их в наших семьях, среди друзей, в наших общинах, в лентах социальных сетей, в заголовках новостей, в зеркале.

Некоторые из нас — мудрые: стойкие, укоренённые, созидающие еврейскую жизнь. Некоторые — нечестивые: отчуждённые, разгневанные, отвергающие узы, что связывают нас. Некоторые — простодушные: только пробуждающиеся, спрашивающие: «Что происходит с моим народом? Что происходит со мной?» А некоторые даже не умеют задать вопрос: отдалённые — географией, ассимиляцией, молчанием — пока трагедия не заставила их вспомнить.

Песах всегда просил нас увидеть себя так, как будто мы сами вышли из Египта. В этом году, после 7 октября, нам больше не нужно представлять. Мы вновь выходим из Египта — Египта страха, бессилия, изгнания, оторванности.

Вопрос в том: Кем из этих детей окажемся мы? И как мы приведём остальных домой?

Мудрый сын спрашивает: «Каковы законы, свидетельства и постановления, которые заповедал вам Бог?»

Не — зачем мы это делаем. Не — должны ли мы это делать. А — как мы это делаем? И как делаем это достойно?

Это тот еврей, который понимает древнейшую истину еврейской истории: выживание — не цель, а отправная точка. Память — не финиш, а основание. Быть евреем — это не реакция на травму и не проект этнической ностальгии. Это живая традиция, требующая ответственности, дисциплины и любви.

Это поколение сражалось в войнах. Строило синагоги. Основывало школы. Жертвовало в пользу еврейских федераций и благотворительных столовых. Финансировало стипендии. Сажало деревья. Строило больницы. Основывало Государство Израиль своими голыми руками — и, слишком часто, кровью своих детей.

Они понимали то, что многие забыли: иудаизм — это не увлечение на выходных и не духовный «гарнир». Это цельный образ жизни, целая цивилизация, которая принадлежит не только синагоге, но и кухонному столу, и военному посту ЦАХАЛа, и городскому совету, и уроку Торы, и субботнему ужину.

Это мудрое поколение — будь то в Тель-Авиве или Тинекe, в Иерусалиме или Йоханнесбурге — несло в своих сердцах тяжело завоёванную истину: еврейская безопасность не гарантирована. Ни в изгнании. Ни в Америке. И, как доказал 7 октября самым ужасным образом, — даже не в суверенном еврейском государстве.

Но если присмотреться внимательно — их ответом становится не паника. Не пораженчество. Не позиция жертвы.

Их ответ — решимость.

Это — учить внуков песням на иврите, которые их собственные бабушки и дедушки пели в местечке. Это — приходить в синагогу, где снаружи дежурит полиция, а внутри лежат молитвенники. Это — звонить детям и напоминать им зажечь свечи на Шаббат — особенно сейчас. Это — жертвовать на восстановление разрушенного. Это — снова и снова вгрызаться руками в почву этой традиции и провозглашать: «Мы никуда не уходим!»

Для мудрого ребёнка иудаизм стоит того, чтобы за него бороться — не потому, что это легко. А потому, что это наше. Он принадлежит поколениям, что были до нас. И, не менее страстно, — тем, кто придёт после.

Но только если мы окажемся достаточно мудрыми, чтобы услышать.

Нечестивый сын спрашивает: «Что значит для меня это служение?»

Это ребёнок, который отсекает себя — воспринимает иудаизм как нечто чуждое, устаревшее, племенное, лишённое смысла. Это поколение, рождённое в свободе, но стремившееся избавиться от своей инаковости. Оно бежало в «универсализм» (хотя, иронично, именно евреи были одними из первых, кто продвигал универсальные идеи) и к стиранию собственной сущности — ради того, чтобы вписаться.

В современном мире вы можете узнать этих евреев как так называемых «евреев-ненавистников», или как громких «про-палестинских евреев», которые заполняют социальные сети, повторяя лозунги тех, кто хотел бы стереть Израиль с карты — и кто исторически не колебался бы стереть вместе с ним и самих евреев.

Но давайте скажем прямо: многие из них не родились такими. Редко кто появляется на свет с ненавистью к своему народу и с инстинктивным сочувствием к тем, кто призывает к его уничтожению.

Этот «нечестивый сын» часто рождается из боли. Из отчуждения. Из поверхностного образования. Из слов, что быть евреем — это стыд, а не гордость. Из взросления в культуре, которая учила сглаживать свою идентичность до приемлемого для остальных минимума — пока не осталось ничего.

И всё же, отвергая свой народ, они только сильнее изолируют самих себя. Потому что когда приходят толпы, когда падают ракеты, когда рисуют свастики, когда скандируют «смерть евреям», или когда в первый вечер Песаха совершают поджог в официальной резиденции еврейского губернатора Пенсильвании (как это произошло прошлой ночью) — никто не будет проверять лайки, сторис или партийные списки.

Трагедия нечестивого сына — в том, что он верит: если он отречётся от своего народа, это его спасёт. История говорит об обратном.

Но Агада учит нас не отказываться от него. Она велит ответить твёрдо — не ради унижения, а ради пробуждения. Чтобы напомнить: путь отсоединения — это тупик. Что есть дом, который ждёт их, если они захотят вернуться.

Кто-то не вернётся. Это их выбор.

Но кто-то — после 7 октября, после того, как увидит, кто был рядом в беде, а кто праздновал их боль — задумается: а вдруг я ошибался? А может, величайшее проявление доброты — это просто оставить дверь открытой. Сказать: Ты, возможно, забыл нас — но мы не забыли тебя.

Простой сын спрашивает: «Что это?»

Это не циничный вопрос. Не бунт. Это — честный вопрос.

Это поколение, которое выросло без груза прошлого, но и без корней. Их бабушки и дедушки строили. Их родители бунтовали. А они — зависли посередине: оторваны от травм изгнания, но и от традиций, которые позволяли нам выживать.

Иудаизм для них — это строчка в анкете колледжа. Это подвеска с Звездой Давида. Это бейглы в воскресенье утром. Достаточно, чтобы знать, что они евреи — но недостаточно, чтобы знать, почему это имеет значение.

А потом пришло 7 октября — и всё изменилось.

Это поколение — возможно, никогда не ступавшее в синагогу, никогда не бывавшее в Израиле, не знавшее, что такое мезуза или что значит Ам Исраэль Хай — вдруг подняло глаза и поняло: их втянули в историю длиной в 3000 лет.

Не потому что они выбрали её — а потому что она выбрала их.

И теперь они спрашивают — иногда неуверенно, иногда трогательно: «Что это? Что происходит? Что значит быть евреем — сегодня?»

Они выходят на митинги, держа в руках израильские флаги, которые никогда не думали поднимать. Они зажигают субботние свечи впервые в жизни — иногда дрожащими руками,
иногда — со слезами на глазах. Они публикуют имена и лица заложников, с которыми не знакомы, и плачут о земле, которую никогда не видели.

Потому что в них проснулось что-то древнее. Что-то, что не смогли убить ни погромы,
ни Холокост, ни резни.

Но они уязвимы. Это простое поколение легко может быть потеряно — в растерянности и отчаянии — если на их вопрос никто не ответит.

Им не нужны лекции. Им не нужно снисхождение. Им не нужна вина.

Им нужны учителя. Им нужны проводники. Им нужна терпеливая любовь. Им нужны мы — их семья, их народ — чтобы сесть рядом с ними за стол и сказать:

«С крепкой рукой и простёртой мышцей вывел нас Бог из Египта». Из изгнания. Из тьмы. Из отчаяния.

И мы — все мы — пройдём через это тоже.

Потому что это уже их история. И будущее еврейского народа зависит от того, поможем ли мы им написать следующую главу.

Наконец, есть ребёнок, который не умеет задавать вопросы. Это поколение — самое страшное для нас. Не потому, что оно нечестиво. Не потому, что отвергает нас. Не потому, что восстаёт. А потому, что оно даже не знает, что есть вопрос, который нужно задать.

Это еврей, чья связь с народом была разорвана не в гневе, а растворилась в молчании.
Не разорвана ненавистью, а размыта временем, расстоянием, забвением. Они не ушли от нас — им просто никогда не сказали, что они принадлежат.

Они выросли далеко от ритма еврейской жизни, далеко от колыбельных на иврите, далеко от стола Песаха, далеко от рассказов об Египте, о Синае, о Иерусалиме, возрождённом из пепла.

Они не знают Исхода, потому что никто никогда не сказал им, что они его часть. Они не знают о погромах, потому что никто не прошептал им названия местечек, из которых бежали их предки. Они не знают об Израиле — не по-настоящему — не как о семейной истории, не как о праве рождения, не как о сердце народа, который никогда не переставал мечтать о доме.

Это евреи, чьи прабабушки зажигали субботние свечи втайне, а их правнуки даже не знают, что такое Шаббат.

И всё же — даже здесь, даже сейчас — что-то внутри них шевелится. Потому что 7 октября стал ударной волной, прокатившейся до самых отдалённых берегов еврейской памяти.

Может быть, это был заголовок о резне. Может, всплеск антисемитизма в их городе. Может, свастика, выцарапанная в туалете университета. А может, нееврейский друг, спросивший: «Ты в порядке? Что происходит с твоим народом?»

И — впервые — они замирают. Впервые — начинают задумываться: «Кто я? Где моё место? Почему это ощущается личным — даже если мне никогда не говорили, что это моё?»

Этот момент — хрупкий. Священный. Искра, готовая вспыхнуть. И потому мы должны прийти к ним — не чтобы пристыдить, не чтобы упрекнуть за то, чего они не знают, а чтобы сказать им — мягко, решительно, с радостью:

«Ты принадлежишь к самой древней семье на земле».

«Ты часть истории, начавшейся до фараона, пережившей Рим, пережившей Инквизицию, Холокост и войны».

«Твоё имя, даже если ты его не знаешь, уже вписано в Книгу еврейского выживания».

«Ты — не конец истории. Ты — следующая глава, которая ждёт, чтобы её написали».

И теперь на нас лежит задача — на тех, кто помнит — протянуть руку. Потому что в этом всегда и был смысл Исхода: «И расскажи своему сыну в тот день…» (Шмот 13:8–10)

Расскажи им, кто они. Откуда они. Скажи им, что не важно, сколько времени они были вдали — дверь всегда открыта.

Стол уже накрыт, и эта история по-прежнему принадлежит им — если только они захотят её принять.

Истина в том, что каждый из нас сидит на каждом из этих четырёх мест в разные моменты своей жизни.

Мы — мудрые, когда берём на себя ответственность. Мы — нечестивые, когда отворачиваемся. Мы — простаки, когда не понимаем. Мы — потерянные, когда забываем задать вопрос.

После 7 октября история Песаха — это не древность. Это — сейчас.

Мы были рабами в Египте. Мы были бессильны в изгнании. Нас уничтожали в Освенциме. Мы были людьми второго сорта в Аравии. Мы были убиты на музыкальном фестивале Nova.

Но мы всё ещё здесь.

Потому что эта история не заканчивается болью. Она заканчивается искуплением. И в каждом поколении, каждый еврей, каждый ребёнок, должен видеть себя так, как будто он сам вышел из Египта.

В этом году — как никогда прежде.

Источник Substack

Телеграм канал Радио Хамсин >>