Наблюдатели за конфликтами и борьбой за власть, происходящими в Израиле в последние годы, возможно, недоумевают из-за ярости, с которой противники Биньямина Нетаньяху выражают свою враждебность. Это уже давно перестало быть обычным политическим несогласием — как в других странах, так и в прежние годы в самом Израиле.

За последние избирательные циклы политики переходили с правого фланга на левый и наоборот. Академические и культурные деятели разделены во мнении: нужно ли умиротворять арабских врагов или наносить им удары. Тем не менее, очевидная неприязнь, проявляющаяся на демонстрациях и в новой зоне боевых действий — в социальных сетях — достигла гипертрофированного уровня: постоянная истерика, оскорбления, и в конечном счёте — опасность. Не будем забывать, что возле частной резиденции премьер-министра запускали сигнальные ракеты — один из стрелков оказался 63-летним контр-адмиралом в отставке. А в доме одного из ведущих активистов антинетаньяховского движения «Братья по оружию» был найден склад оружия.

Неужели это просто политика? Можно ли всерьёз изображать Нетаньяху как авторитарного лидера? Действительно ли позиции «Ликуда» — «экстремистские»? Или здесь кроется нечто более глубокое — возможно, психологическое? Может быть, это отголосок старых конфликтов, снова всплывших на поверхность как часть борьбы исторического масштаба между разными лагерями сионизма? Я полагаю, что разумно будет начать обзор этого соперничества и взаимной ненависти с события, произошедшего в пасхальную неделю 1933 года.

17 апреля 1933 года, в седьмой — заключительный — день праздника Песах, более 500 членов движения «Бейтар» прошли маршем по улице Алленби в Тель-Авиве, завершая съезд организации. В связи с нарастающим напряжением между ревизионистским лагерем под руководством Зеэва Жаботинского и партией «Мапай» Давида Бен-Гуриона, 28 марта 1933 года на заседании Исполкома Гистадрута обсуждался вопрос, как реагировать на растущее влияние «Бейтара».

Как писала профессор Анита Шапира в своей статье 1981 года «Дискуссия в “Мапай” по поводу применения насилия, 1932–1935», Бен-Гурион предложил «ряд действий, каждое из которых более решительное и агрессивное, чем предыдущее». Хотя это предложение было отвергнуто, в среде активистов укоренилась атмосфера одобрения насилия. Когда самая младшая колонна участников марша — дети в возрасте от 8 до 12 лет — достигла улицы Кармель, в них полетели бутылки и камни с переулков и крыш. Как отмечала Шапира, «многие дети нуждались в оказании первой помощи».

На следующий день газета «Давар» вышла с заголовком: «Тель-Авив требует: “Уберите гитлеровскую мерзкую форму из нашей среды”», имея в виду коричневые рубашки движения, напоминавшие форму штурмовиков СА в нацистской Германии. Так началась систематическая кампания по оправданию произошедшего. Нападение было описано как спонтанная вспышка гнева, а вина была возложена на самих членов «Бейтара».

В ответ на насилие Берл Кацнельсон подал в отставку с поста в Исполкоме Гистадрута.

Редакционная статья в «Гаарец» от 20 апреля выражала обеспокоенность и сожаление, подчеркивая, что произошедшее не было «непредсказуемой спонтанной вспышкой». Автор отмечал, что листовки были подготовлены заранее, а «кулачные отряды» приведены в боевую готовность.

Спустя одиннадцать лет после этого события, бойцы «Пальмаха» начали охоту на членов «Эцель» и передавали их британским властям в рамках «Сезона» (סזון), а еще через четыре года по приказу Бен-Гуриона был открыт огонь по судну «Альталена» с оружием на борту — недалеко от улицы Алленби, где всё когда-то началось.

Еще в начале ноября 1932 года, всего за полгода до этих событий, Жаботинский пророчески писал: «Пришло время называть вещи своими именами: приход к власти “левых” в Земле Израиля приведет к еврейским ножевым схваткам. Не просто дракам — к ножевым, и пока я не вижу гарантии, что все ограничится только холодным оружием. Это пророчество звучит неприятно, но только слепой голем может в этом сомневаться.»

Слишком многие склонны полагать, что разграничительные линии между сионизмом, который продвигало социалистическое рабочее крыло — создатели профсоюзного объединения «Гистадрут» и политической партии «Мапай», а также других более марксистских фракций, — и ревизионистским движением Жаботинского, впоследствии переросшим в «Херут», а затем в «Ликуд», касаются в основном внешней политики.

Однако конфликты велись и на другом фронте — вокруг внутренних, экономических, социальных и идеологических вопросов.

В январе 1925 года Жаботинский опубликовал эссе под названием «Левые», положив тем самым начало многолетнему спору, который продолжался даже после его смерти — вплоть до начала 1970-х годов и, в некотором смысле, жив до сих пор. Главный вопрос: должен ли сионизм вращаться вокруг классовых интересов или национальных задач? Хотя он признавал, что «те, кого мы называем “левыми”, могут быть лучшими из сионистов», он считал их подход ошибочным.

Что сначала раздражало его, а затем доводило почти до отчаяния, так это упорство Бен-Гуриона и его соратников в том, что главная цель сионизма — это экономическое преобразование еврейского народа, затем проект «построения земли», и только потом, со временем — еврейское государство.

Для Жаботинского такой подход был «опасным». Он настаивал: «Наша задача — не “строить землю”, а постепенно превратить эту землю в страну с еврейским большинством.» Путь трудового сионизма он называл «заблуждением». Почему? Потому что, по его утверждению, мелкие, постепенные достижения станут самоцелью сионизма, а большая цель будет отодвинута в неопределенное будущее.

Что еще хуже — формирующийся многоинституциональный комплекс, включавший профсоюзы, больничные кассы, газеты, издательства, спортивные клубы и т. д., — создавал гегемонию, которая контролировала не только пионерские предприятия, но и получала превосходство в социальной, дипломатической и политической сферах. Любой, кто не принадлежал к «лагерю», подвергался изоляции, а порой и наказанию. Жаботинский опасался, что левое крыло приобретет статус привилегированной касты — и именно это и произошло.

Для того чтобы халуц («первопроходец») мог репатриироваться в подмандатную Палестину, требовался сертификат. Получение этого документа полностью зависело от воли Еврейского агентства, которое распределяло их по несправедливому «ключу» — в зависимости от результатов выборов в Сионистский конгресс. А также, местами — через протекцию. Этот подход, по сути, повторялся и в вопросах трудоустройства, и в предоставлении земли для сельскохозяйственного освоения.

Такая ментальная гегемония постепенно проникла в гражданское сознание под мантрой «красной книжки», символа членства в Гистадруте. Без этого «драгоценного» документа человек оказывался на обочине. На ишув в подмандатной Палестине легла тень, и с прибытием в первые пять лет после основания государства репатриантов из арабских стран социальное расслоение обрело четкое выражение: Израиль Первый и Израиль Второй.

Если изначально этот социальный разрыв основывался на идеологическом противостоянии между лагерем Жаботинского и Гистадрутом, то после основания государства в него всё более включались этнокультурные различия. Новоприбывшие из арабских стран оказались, как это позже описали, в реальности, где «иерархия уже была определена — и новоприбывшие не имели ни инструментов, ни доступа к рычагам власти».

Термин «второй Израиль» впервые стал популярным после серии статей в газете «Гаарец» в 1951 году о положении репатриантов в лагерях временного проживания, а также после речи Бен-Гуриона 8 октября того же года. Алекс Вайнгрод в 1962 году опубликовал в журнале Commentary статью под названием «Два Израиля» (The Two Israels), где именно он использовал образ «социальной лестницы».

Этот термин вновь вошёл в обиход с началом протестов движения «Черные пантеры» в 1970 году, а затем особенно после победы «Ликуда» на выборах 1977 года — на фоне статьи Шломо Авинери 1973 года под названием «Израиль: две нации?». Понятие «второго Израиля» стало социоэкономическим и культурным обозначением для репатриантов с Ближнего Востока, живших на периферии. Это были сефарды и мизрахи. Они были «не-западными».

По словам Алекса Вайнгрода, «второй Израиль» — это «новая часть общества, корни которой — в мусульманских странах; это Израиль йеменских деревень и марокканских городов в районах развития, тель-авивских трущоб и старого курдского квартала в Иерусалиме». А «первый Израиль»? Это Израиль «ранних поколений европейских иммигрантов — Израиль пионерских идеалов… старожилов кибуцев, фешенебельного северного Тель-Авива и элитной иерусалимской Рехавии». Он основан на «идеологии коллективных и кооперативных сельскохозяйственных поселений и рабоче-контролируемой индустриальной экономики».

Факт остаётся фактом: обширная сеть политической, экономической, академической и культурной власти закрепилась — и в значительной степени до сих пор остаётся — в руках потомков основателей государства: от бабушек и дедушек до внуков, а теперь уже и правнуков. Именно они составляют ядро «восстания элит», которое мы наблюдаем последние два десятилетия.

Источник JNS

Телеграм канал Радио Хамсин >>