Период полураспада

С 7 октября, примерно с 14:00, ХАМАС стал другим. Не в реальности, конечно, а на экранах: до этого часа его пресс-служба распространяла видео с линчами, казнями и поджогами домов. После этого — только кадры, в которых боевики любой ценой «охраняют» заложников. Цель ясна: представить правительство Израиля злодеем, тем, кто бросает своих граждан и солдат в плену у врага.

На этой неделе в штабе по делам пленных и пропавших без вести ломали голову над вопросом: свидетельствует ли видео с Эвиатаром Давидом о смене стратегии и переходе к угрозам убийства заложников? Вывод: нет. По оценке специалистов, ХАМАС пытался втянуть Эвиатара в кампанию «Голод в Газе», не осознавая, что видео лишь доказывает обратное — Газу морят голодом сами террористы.

Однако в Израиле считают, что ситуация может измениться, если Армия обороны Израиля действительно начнёт штурм города Газа. До сих пор ХАМАС использовал заложников как своего рода карту «выйти из тюрьмы» всякий раз, когда оказывался в военном тупике. И если продолжить аналогию с «Монополией» — чтобы вернуть Израиль на стартовую клетку, «счастливого пути».

Если ЦАХАЛ войдёт в районы, где ещё не был, существует реальная и ужасающая вероятность, что заложников начнут казнить, чтобы потрясти израильское общественное мнение и вывести людей на улицы с требованием остановить войну. Дьявольская логика террористической организации в том, что заложники — это её ядерное оружие, ядро её существования.

Идея частичных сделок тоже заимствована из ядерной физики: период полураспада. Радиоактивное вещество не исчезает полностью, но, как помнят те, кто изучал физику, за определённое время половина вещества распадается. ХАМАС был готов освобождать «половину жизни» каждый раз, потому что знал: у другой стороны всё равно останется «проблема заложников» — неважно, 20 их останется или 200. А Нетаньяху, в свою очередь, соглашался на передышку — но только при условии, что она не означает полной капитуляции.

Теперь, похоже, мы подошли к стадии, когда частицы уже не поддаются дальнейшему делению. Нетаньяху очень надеялся, что до начала окончательной оккупации удастся освободить ещё десяток живых заложников, чтобы хоть немного уменьшить неизбежную трагедию. Поэтому Израиль топчется на месте уже почти два месяца. Но оказалось, что ХАМАС не готов к новому освобождению даже десяти человек. Возможно, они опасаются, что у них останется слишком мало заложников — расстояние в одну-две спасательные операции от окончательного решения проблемы. А возможно, они считают, что Израиль оказался в международной изоляции — зачем же тогда уступать? Так или иначе, период полураспада завершился.

На этой неделе Нетаньяху снова настаивал, что военная операция поможет достичь обеих целей войны — разгрома ХАМАС и освобождения заложников. В какой-то момент ему придётся предстать перед обществом и признать: возможно, вторая цель недостижима. Заложники больше не будут освобождены частями, капитуляция не рассматривается, а значит, остаётся только идти вперёд. Общество заслуживает того, чтобы ему сказали горькую правду.

Последняя попытка — и всё?

Никто мне этого прямо не говорил, но у меня сложилось впечатление, что разногласия по поводу того, как завершить противостояние с ХАМАСом, существуют не только между кабинетом и начальником Генштаба, но и между самим начальником Генштаба и командующим Южного округа. Замир поддерживает блокаду трёх оставшихся населённых центров — Газы, центральных лагерей и района Маваси. Логика проста: уменьшить численность личного состава, привязанного к сектору; пополнить запасы; сократить столкновения и число потерь; и отодвинуть границу от приграничных посёлков.

Мне кажется, генерал Янив Ашур предпочёл бы полное завоевание сектора. Демонтаж инфраструктуры ХАМАСа необходим по всей территории сектора — лучше слишком поздно, чем никогда.

Означает ли это, что Замир пожалел о назначении Ашура? Вовсе нет. То же самое касается и сожалений по поводу назначения самого начальника Генштаба. На этой неделе Яир Нетаньяху, как обычно, нёс чушь, написав где-то из своего далёкого убежища, что назначение начальника Генштаба было продиктовано министром обороны. Правда куда сложнее: сам Нетаньяху предпочёл бы назначение в стиле Давида Зини и в армии. Более того, его семья подталкивала его назначить того самого Зини вместо Херци Халеви. Но министры и советники объяснили ему, что такое назначение — или, например, продвижение Романа Гофмана на пост начальника Генштаба — лишит его поддержки всего общества в случае драматических шагов в Газе или против Ирана. Так и был назначен Замир. С тех пор Нетаньяху успел пожаловаться на него в ряде случаев. Привычки, как известно, умирают медленно.

Министр Смотрич считает, что Замир пал жертвой оппозиции и элит и поменял приоритеты целей войны: сначала — заложники, только потом — разгром ХАМАСа. Возможно, так и есть, но основной спор на самом деле касается состояния резервистов.

Износ наблюдается во всех частях армии, но только у резервистов он сопровождается крахом бизнеса и семей. Краеугольный камень плана Замира — облегчение нагрузки на резерв, чтобы ему не пришлось снова мобилизоваться в очередной раунд неизвестности. Нетаньяху считает, что без окончательной победы над ХАМАСом это лишь отсрочка конца. Он предлагает сосредоточить усилия на одном решающем ударе.

Генерал-майор в отставке Яков Амидрор, чьи взгляды близки к позициям Нетаньяху, на этой неделе предположил, что захват и зачистка оставшихся районов сектора займут полгода. Идея состоит в том, чтобы первый этап выполнили резервисты, а второй, более продолжительный, — регулярные части. Разве что, как это часто бывает, будет принята очередная компромиссная схема, которая с одной стороны продлит войну, но с другой — так и не приведёт к окончательному исходу.

Неизвестные солдаты

Один известный социолог недавно предложил мне интересную гипотезу: на следующих выборах, впервые за много лет, может появиться протестная партия в духе «Пенсионеров» 2006 года, и она потрясёт политическую систему. Пока в реальности её не видно, но он ощущает вакуум, из которого она может возникнуть.

Если есть две вещи, в которых израильское общество уверено после резни 7 октября, то это — стремление к правым взглядам и к переменам. Нетаньяху и его блок предлагают правый курс, но уж точно не предлагают перемен. Лапид, Айзенкот и Голан предлагают перемены, но никак не правую политику. Беннет предлагает «полуправый» курс из-за движения к центру и «полуперемены» — всё же он достаточно опытный политик, даже если сейчас в паузе.

На что это похоже? На человека с непереносимостью лактозы до того, как появились соевое, миндальное и рисовое молоко. Он стоит перед полкой в магазине, перед ним — молоко 1% или 3%. «Что возьмёте?» — спрашивает продавец. Он колеблется, ведь знает: в любом случае живот заболит.

Если позволите, именно это объясняет гигантские расхождения между опросами — такого масштаба в Израиле ещё не было, а может, и в мире тоже. В одних каналах Нетаньяху идёт к триумфальной победе и абсолютному большинству, в других — к беспрецедентному разгромному поражению. На фоне имеющегося выбора реакция общества — в основном замешательство. И это замешательство отражается в массе противоречивых данных. Пример? Пожалуйста: среди правых избирателей 20% одновременно согласны с двумя, казалось бы, взаимоисключающими утверждениями — что у Нетаньяху нет замены и что после 7 октября он должен уйти, независимо от всего, что произошло потом.

Отсюда — предположение, что партия, обещающая и перемены, и правый курс, может перевернуть все прогнозы. В качестве бонуса она будет выступать за единство и преодоление взаимного бойкота между лагерями — вне зависимости от того, кто будет премьер-министром. Этот общественный настрой растёт от опроса к опросу, но пока ни один политик (за исключением, возможно, Ганца, уставшего и выдохшегося) не заявляет о поддержке подобной модели.

Кому поможет такая партия? Безусловно, Нетаньяху. Но он никогда не умел создать настоящую «партию-спутник». Его подозрительность не позволит ему поддержать силу, которая потенциально может перейти на другую сторону, а журналисты быстро раскопают скрытые связи с его офисом. Сейчас регистрируются десятки инициатив, стремящихся поймать голоса общества, жаждущего перемен — от Офера Винтера, через Зелику и Фейглина, до Йоси Коэна и многих других. А может быть, это в итоге будут жёны резервистов? Прелесть в том, что где-то среди нас уже ходит будущий влиятельный министр, который пока и сам об этом не знает.

Упражнение в пробуждении

«А теперь — новая песня», — сказала диктор «Решет Бет». «Это песня о чудесных возможностях для отдыха в Газе после окончания оккупации. Прекрасная мелодия». Я не знаю, кто написал мелодию, но подозреваю, что дело было не в музыке, а в словах, автором которых стал Меир Гольдберг. Именно они, вероятно, и стали причиной того, что в 1994 году эта песня прозвучала в эфире сугубо новостной радиостанции:

 «Пойдём покурим кальян во дворе у Фатима в новой Газе,
Потом полежим на влажном песке…
Приятно в секторе…
Привыкаешь к сектору…
Они умеют жить в секторе».

Да, Меир Гольдберг тоже подписал на этой неделе петицию артистов, призывающую к отказу выполнять приказы и обвиняющую Израиль в военных преступлениях, включая «убийство детей, голод, изгнание и бессмысленное разрушение домов в Газе». Вероятно, включая и двор того самого Фатима.

Почему это вообще важно? Кого волнует, что думают артисты? На самом деле — это волнует, и ещё как. Мнения народа формируются не только в новостных студиях и в Кнессете, но также — а порой и прежде всего — через его саундтрек. Не самая молодая и в основном ашкеназская группа артистов, подписавшая на этой неделе петицию, когда-то уже формировала здесь реальность. Они, может, и не писали соглашения Осло — но точно их сочинили.

Если собрать все подобные петиции, станет ясно: речь идёт не о моральном крике, а о постоянном обвинении жертвы. Это — вечная позиция против права Израиля на самооборону. Ни одна война после Йом-Кипура не вызвала у них поддержки солдат, ни одно арабское зверство не вызвало от них петиции, раскаяния или хотя бы стиха.

«Мы стреляем и в детей», — читал стих Дан Альмагор на площади Малкей Исраэль в годовщину первой интифады. Уже тогда он утверждал, что солдаты ЦАХАЛа — убийцы детей, и что когда-нибудь «мы окажемся в стеклянных клетках и будем за это судимы». Через полгода группа артистов во главе с Хавой Альберштейн подписала петицию с требованием разрешить кораблю «возвращения» организации ООП — на тот момент признанной террористической — пришвартоваться у израильских берегов и реализовать право палестинцев на возвращение. «Как группа писателей и художников, выступающих против оккупации и любого изгнания… мы обращаемся к правительству Израиля с требованием позволить возвращение изгнанных».

В 1983 году Альберштейн выступила на фестивале в Ахзиве, организованном движением отказников «Еш Гвуль», выступая против войны в Ливане. Она, Шалом Ханох и Мики Гавриэлов поддержали организованную отказническую инициативу — в те дни, когда это ещё не называли просто «прекращением добровольной службы». «Я не выступаю против солдат — я выступаю против нашей привычки жить с насилием, будто это неизбежная участь», — объясняла певица.

И, возможно, это и есть суть. Альберштейн, Ханох и их соратники действительно верят, что насилие — это танго, для которого нужны двое. Если мы просто не придём на «вечер насилия», он отменится. Они понятия не имеют, кто их соседи — и никогда не имели. Ни палестинцы, о которых Ханох писал ещё до эры смертников:

 «Странный человек — твой враг,
Прямо как ты…
Ты ведь знаешь — этот человек,
Как и ты,
Не спешит умирать».

Но главное — они не знают своих еврейских соседей. Альберштейн спрашивала: «Почему любовь останавливается на границе?», при этом бойкотируя поселенцев и очерняя солдат ЦАХАЛа. Освежающе было наблюдать на этой неделе за тем, как Асаф Амдурски и Алон Оларчик в панике отступили, когда столкнулись с рыночной реальностью и вкусом публики. Оказалось, что они, как и враг, не так уж спешат на самоуничтожение.

Источник Israel Hayom

Телеграм канал Радио Хамсин >>